Я иду искать. История первая - Страница 14

Под снимком значилось: «Яромир около подбитого вельбота».

Я вгляделся. То, что лежало за спиной счастливого мальчишки, больше всего напоминало остатки великанской ванночки. Только очень серьёзной. Как бы это объяснить... Ну вот танк, например, похож на утюг. Смешной и плоский. А смеяться над этим утюгом не хочется ни хрена. Так и здесь — чувствовалось, что эта «ванночка» ещё недавно была грозной боевой машиной, всё такое...

Только не бывает на свете летательных аппаратов, похожих на ванночки. Просто не бывает. И я не помнил, чтобы какой-нибудь летательный аппарат назывался «вельбот» — сейчас или в прошлом.

Фотографий было множество. Все они до такой степени не соотносились с реальной жизнью, что я подумал бы — не иначе как дед на старости лет увлёкся ролевыми играми. Но я совершенно точно знал, что ролевые исторические игры появились у нас лет пятнадцать назад, не больше. Да и то, чтобы было на фотках, выглядело слишком масштабным для ролевой игры.

Слишком масштабным и слишком... слишком НАСТОЯЩИМ, вот что.

Например — снимок «После битвы у Чёрных Ручьёв». Где, во время какой игры могло быть снято огромное поле сражения, сплошь заваленное трупами людей в полу-средневековых одеждах, с оружием от мечей до всё тех же «калашей»?

А может, дед на склоне лет тронулся и занимался фотомонтажом, находя в этом некое невинное удовольствие? Я всмотрелся в фотографии. Где-то мне приходилось читать, что невозможно сделать настолько искусный фотомонтаж, чтобы его нельзя было обнаружить при детальном осмотре... Но на снимках вроде всё было в порядке, и я бросил поиски несоответствий, занялся осмотром других фотографий.

Вот дед в обнимку с человеком в ЭсЭсовском мундире при всех регалиях... Оба широко улыбаются в объектив. А почему нет, в конце-то концов?! Вот все те же хиппи на марше. Огнестрельное оружие не у всех, зато у всех мечи, а у многих — щиты и арбалеты... Подписи я даже не читал — боялся увидеть что-нибудь вроде «41-й эльфийский эскадрон на переходе».

Все снимки я так и не посмотрел, потому что внезапно заинтересовался шкафом. Он выглядел, как обычный одёжный, какие сейчас собирают коллекционеры — старый, основательный, с резными украшениями на уголках. Подсознательно я ожидал, что шкаф будет заперт, но левая дверца легко распахнулась, и я увидел в самом деле одежду — офицерский китель, ещё один, маскхалат старого образца... На верхней полке лежали свёрнутые ремни, фуражка без кокарды, пограничная панама — тоже старая, выцветшая до белизны. На полу под одеждой стояли аккуратно вычищенные сапоги, высокие ботинки с какими-то клоунскими носами (в американской армии такие называются «Микки Маус», вспомнил я), а в самом углу поблёскивала пара шпор.

Я наклонился.

Шпоры были золотые. Без сомнения. И не с круглым, а с зубчатым колёсиком, как в старину. А наклонившись, я увидел в другом углу аптечку — большую, кожаную, настоящий чемодан, перетянутый ремнями и отмеченный облезшим красным крестом.

Продолжая коситься на шпоры, я открыл вторую дверь. И не удержался от посвистывания. Эта часть шкафа внутри делилась на секции. На уровне моей груди стоял какой-то аппарат — плохо было видно, что за штука. А выше оказались выдвижные ящики вроде ящиков библиотечно-го каталога, только побольше. На одном было написано: «ПЕРЕПИСКА». На другом — «АРХИВ 2-й ИБР». На третьем — «ЭТНОГРАФИЯ, ПОЛИТИКА, ИСТОРИЯ, ВОЕННОЕ ДЕЛО» И на четвёртом, последнем — «КИНО — И ФОТОМАТЕРИАЛЫ, КАССЕТЫ».

Поколебавшись, я потянул к себе «архив». Там оказались туго про-шнурованные и застёгнутые на ремни кожаные папки, помеченные цветовыми кодами — трёхцветными квадратами. Возиться с ними мне не захотелось, и я вытащил третий ящик. Он внутри был поделен на секции, в каждой из которых лежали скреплённые степлером стопки листов — или растрёпанные блокноты разного формата. Я схватил один — толстый, но размером не больше ладони. Желтоватые плотные страницы оказались сплошь исписаны... но не по-русски, не по-английски, даже не по-французски, а значками, в которых я узнал глаголицу!

Это не лезло уже ни в какие ворота. Какой человек в здравом уме и твёрдой памяти станет писать мёртвой азбукой?!

Я сунулся в четвёртый ящик. Тут лежали магнитофонные кассеты — вернее, бобины к катушечнику — пакеты из плотной чёрной бумаги — скорее всего, тоже фотки — и жестяные коробки с киноплёнкой, подписанные тоже глаголицей.

Я не помнил, чтобы видел в доме проектор или катушечный магнитофон. Можно поискать, но... Не вполне уверенно я потянул первый ящик, коленом задвинув остальные.

Тут лежали в основном письма. Их читать я бы не стал ни за что. Можете смеяться — считаю, что это непорядочно. Но вместе с письмами лежали два больших блокнота в зелёных обложках. Я достал один.

Он распух, потому что страницы скоробились, их покрывали разноцветные пятна, часть строк расплылась, обложка-картонка отслоилась от дермантинового верха. . Чернильные строчки мешались с другими — написанными карандашами разных цветов, да и чернила были разноцветные. Стоя около шкафа, я наугад перелистал несколько страниц, наткнулся на красную строчку, яркую, как солнце морозным утром:

ЛУЧШЕ ТВОРИТЬ ЗЛО, ЧЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ ЕГО.

А ниже чуть вкось шли строчки стихотворения, написанного уже карандашом:

— На перекрёстке будущих дорог
Последний раз вглядись в родные дали.
Войны мы не хотели, видит бог!
Но в этом мире мира нам не дали...

Их гуманизм — во лжи, крови, грязи,