Я иду искать. История первая - Страница 77

Гоймир выстрелил прямо через окно — выстрелил не из ППШ, а из ТТ через прозрачное, как родник, привозное с юга данванское стекло. Мягкая пуля 7,62 мм пришлась Аркашке в правое плечо, развернула вокруг себя и бросила через лавку, в угол. Ружьё загремело по чисто выскобленным доскам пола. Плечо, рука, часть груди разом онемели. Подвывая, Сцыпин зажал ладонью рану, поднял голову — и увидел бешеные, широко поставленные светлые глаза невесть когда успевшего войти горца — золотистыми искрами в них горел гнев.

— Сидеть, — услышал Аркашка, и этот голос парализовал его намертво, как заклятье.

— Ы-ы-ы-ы-ыиии... сижу-у... сижу-у... — садящимся, скулящим, каким-то юродствующим от страха и боли голосом простонал Аркашка, зажимая плечо. Жена с дочерью и сыном, выскочившие в горницу, сжались у двери. Мельком скользнув по ним взглядом, Гоймир мягко, бесшумно по-дошёл к столу. — Стало, вот тут ты наших-то принимал, гнусь болотная?

— Ы-ы-и... за ни-им... за ни-им... — Аркашка корчился в углу, рука висела плетью, кровь капала на пол, собираясь в чёрную лужицу.

— Много ли взял за них? — спросил Гоймир, шагая обратно и не сводя глаз с Аркашки, вжавшегося в стену. И того вдруг прорвало:

— Гоймир! Не надо! Христом-богом! Не надо! Не хотел! Заставили! Грозили! Семья! Детишки! — стуча коленками по полу, с искажённым лицом Аркашка бросился к Гоймиру, ткнулся в мягкие сапоги, начал целовать их — истово, словно икону. — Гоймир! Не надо! Не убивай! Родненький! Матерью твоей! Не надо! — он поглядел на горца снизу вверх со смертельным ужасом и сумасшедшей надеждой в плачущих глазах, кривя мокрый рот. Увидел там что-то такое — в этом сером, золотыми искрами — и завыл бессмысленно, цепляясь здоровой рукой то за штанины, то за мохнатые ножны меча, то за сапоги, то за руки Гоймира, которые тот отдёргивал с гадливой гримасой на лице: — Не! Не!Не-е-е!Я! Меня! Ы-а-а-а! Ы-а-а-а... до!!!

Животный страх плёнкой остывал в его глазах, неотрывно глядящих на единственного настоящего бога, в которого сейчас верил Сцыпин — на Гоймира.

— Ты, вижу, трясёшься — тебе та же смерть, что Брячко, будет, — размеренно сказал Гоймир. — Не трясись. Что за радость труса мучить — от него в последний час смердит стократ больше, чем по жизни... Я тебя быстро сведу, перевет. Молись богу своему.

Рывком подняв икающего и пускающего слюни Аркашку, Гоймир страшным ударом всадил камас ему в живот и рванул лезвие, распарывая внутренности. Толкая Сцыпина перед собой, подвёл к двери — тот смотрел бессмысленно и умоляюще, словно ещё на что-то надеялся, и молчал. Потом вновь повернул лезвие и вогнал его изогнутый конец за рёбра, в сердце.

И выбросил Аркашку наружу с крыльца.

— Душу твою Кащею без возврата, — тихо сказал он, делая шаг назад. По рукам мальчишки текла кровь.

Кто-то потянул его за подол. Гоймир повернулся — это оказался пятилетний сын Аркашки. Жена его и дочь лежали у дверей воющей кучей тряпья.

— Зачем ты убил папу? — требовательно и без слёз спросил ребёнок, пристально глядя в глаза горца — своими, такими же серыми.

Гоймир встал на одно колено и провёл ладонью по светлым, тоже как у него самого, волосам ребёнка, пачкая их кровью. Потом рукоятью вперёд протянул камас ему.

— Бери. В мужской возраст войдешь — убьёшь меня. Пусть оно так будет — расти будешь с мужской думкой за месть. Живи той думой — всё лучше, чем как твой отец, ложью да молитвой. Будем живы — сыщи меня, коли почуешь, что вдосталь сил да умения скопил. Одно — не торопись, потому как я не сжалюсь... да и не медли, потому как без чести — старика вбить.

Обеими руками мальчик взял камас — их потянуло вниз стальной тяжестью, но ребёнок удержал оружие и серьёзно кивнул:

— Хорошо. Я убью тебя, когда вырасту. Я тебя обязательно убью.

— Санька! — завыла женщина, протягивая руку с пола. — Ты что говоришь?!

— Смолкни, дура, — сказал Гоймир, не поворачивая головы. — Станется — вырастет он не таким выб... ком, как муж твой. Станется — начнёт нас убивать, но не предаст никого за столом своим, как гостя принимая, через хлеб ему в глаза глядя, подле Огня печного сидя! Смолкни и не смей в его путь встревать!. .

...— Убил?

Спросил это только Гостимир. Олег стоял, где стоял, по-прежнему молча. Йерикаа смотрел куда-то в угол.

Вошедший Гоймир сел к столу, нашарил, глядя под ноги, в миске огурец, захрустел. Невнятно сказал:

— Зарезал... Да что... не вернёшь ни деда Семика, ни Брячко... В толк возьми! — он плюнул огрызок обратно в рассол и поднял голову: — То ведь меня да Вольга, то нас должны были убить! Мы-то в обратную пошли, а...

— Ты не о том думаешь, — откликнулся вдруг Йерикка. — Они вторглись на наши земли. Целой воинской частью, нагло, — рыжий горец обвёл всех своих товарищей холодным взглядом. — Это уже не зерно потравленное! Это нам в лицо плевок почище убитых в Трёх Дубах, почище Ломка! Потому я предлагаю по возвращении собрать ребят и обсудить ответные меры.

— Набег? — во взгляде Гоймира появилась осмысленная злость, похожая на голубой огонёк.

— Конечно, — кивнул Йерикка, и Олег впервые увидел, что такое «зловещая улыбка» — раньше он эти слова считал выдумкой писателей. — И если кто-то решил, что мы теперь вроде тряпки при входе — то скоро он убедится в обратном. Так как, водитель?

Гоймир улыбнулся в ответ. Или просто оскалился.

Интерлюдия: «Баллада о ненависти»

Торопись! Тощий гриф над страною кружит!
Лес — обитель твою — по весне навестит!
Слышишь? Гулко земля под ногами дрожит!